С глазу на глаз с Морисом Роне

Мы беседовали о его фильмах – тех, в которых он играл, и тех, которые он мечтает снять…

Ведь ещё он хочет сам снимать фильмы. И это для него куда серьёзнее, чем попытка, важнее, чем проходной проект. Он делает это уточнение, подкрепляя его улыбкой. Это правда, что помимо кино у него столько увлечений, что его можно было бы принять за человека, который развлекается тем, что коллекционирует хобби. Но он всегда избегал подводных камней, упорядочивал свою жизнь: только когда очередной цикл заканчивался, он начинал следующий. Так, прежде чем приступить к режиссуре, он ждал. Он оставил мысль идти одной дорогой и годами накапливать опыт. Значит ли это, что интерес к актёрскому делу постепенно угас бы и сейчас он устал бы от него? Как раз наоборот. С тех пор как фильм «На ярком солнце» ознаменовал решительный поворот в его актёрской карьере, он занял на экране место, которого достоин. В этом году снялся в четырёх картинах подряд. Именно поэтому теперь, когда достиг уровня, когда ему как актёру дышится свободно, пришло время, по его мнению, встать за камеру.

– Эти виды деятельности не являются противоположными, они прекрасно дополняют друг друга. Написать сценарий фильма, поставить его, сыграть в нем – разве это не есть стороны одного и того же?

Сценарии он тоже пишет, и уже давно, с одним из них и хотел бы дебютировать как режиссёр.

– Фильм со смешными сценами, – объясняет он, – даже комедийный фильм. Ну да, почему бы и нет? Под названием «Рождество летом». В первую очередь я думаю о нём.

Легко догадаться, что в ящиках письменного стола у Мориса Роне есть и другие сценарии, которые соседствуют с рукописями романов. Но здесь он проявляет себя более скрытным. Романы не являются частью цикла в данное время. Вот так же он отказался однажды от живописи. Галереи в Париже и Нью-Йорке, частные коллекционеры приобрели многие из его картин. Они красноречиво свидетельствуют, что речь шла не о «хобби» актёра, а о другом.

– Между 20 и 25 годами, – говорит Морис Роне, – живописью я зарабатывал на жизнь, ещё занимался скульптурой, керамикой.

– Но в то время вас знали и по театру.

– Как раз поэтому я и собирался расстаться с актёрской профессией. Посчитал обстоятельства слишком благоприятными, боялся быстрого успеха. Надо было исправить ошибку. Когда всё даётся легко, теряешь себя. Тогда я за пять лет завершил очередной цикл.

– Но когда вы вернулись в театр и почти одновременно в кино, почти никто не знал, что вы занимались живописью.

– Я избегал разговоров об этом, это было бы похоже на саморекламу.

– Эти пять лет были всего лишь перерывом. Прежде всего вы были актёром и доказали это очень рано.

– Да, мне было 14 лет, когда я вышел на сцену. При особых обстоятельствах, ведь моими партнёрами были родители. Это самое яркое воспоминание из всей моей карьеры. О моём появлении на сцене извещал звонок. Обычно об этом заботился режиссёр. В первый день как-то само собой это сделал я. Мать сказала мне: «Запомни, что ты сам объявил о своём первом выходе на сцену!» Он давала понять, что с этих пор я был ответственным за продолжение карьеры...

– Иметь родителей Эмиля Роне и Жильберту Дебрёй большая удача, когда в свою очередь хочешь стать актёром, не так ли? Никаких семейных проблем по поводу вашего дебюта.

Морис Роне, который зажигает сигарету (десятую с начала нашей встречи), поднимает глаза и улыбается. Той улыбкой, репутация которой известна.

– Так вот, вы заблуждаетесь. Моё актёрское призвание стало, напротив, драматическим сюжетом между мной и родителями, потому что у меня было иное, чем у них, представление о профессии и о людях этой профессии.

Однако тот факт, что он в 14 лет играл в театре, не был определяющим в его актёрской карьере. Зная определённо, что его жизнь складывается, как у родителей, Морис Роне продолжал учиться.

– После школы многим увлекался, начиная с физики и заканчивая философией. (Он умолчал, что написал эссе о Кьеркегоре и Шопенгауэре.) В детстве я отождествлял себя с великими авантюристами, конкистадорами. Так, Фернандо Кортес был для меня идеалом человека и, кстати, до сих пор остаётся персонажем, которого я хотел бы вернуть к жизни. Но в отрочестве моей настольной книгой был сборник китайской поэзии. Меня привлекала созерцательная и фантазийная сторона восточного мышления. Может, потому, что я родился в Ницце и мой дед итальянец эмигрировал и женился на индианке?

Кто бы удивился, узнав, что Морис Роне обожает также музыку и умеет играть на органе и пианино? Спрашиваешь себя, что в области искусства может быть ему неинтересным? И это не мешает ему заниматься почти всеми видами спорта – от лыж до фехтования, а также плаванием и верховой ездой.

Синтез всех своих увлечений он нашёл в драматическом искусстве. Конечно, он ходил на курсы дикции, сменил не меньше четырнадцати учителей, в числе которых были Бернар Блие, Жюльен Берто, Робер Дери, Рене Симон, Анри Роллан, и один год учился в Консерватории у Рене Александра. Как только он начал играть в классических трагедиях и комедиях Мюссе, заметили, как – и в роли Перрюса, и в роли Лорензаччо – привлекательная внешность придавала яркости его таланту.

– Первую роль в кино в «Июльских свиданиях» в 1949 году вам доверил Жак Беккер. Затем, в 1951 году, вы играли в «Большом патроне». До фильма «На ярком солнце» вы сыграли около двадцати ролей, но у вас не было молниеносного успеха, как у других. Достигнутое сейчас, в 33 года, является результатом труда. Без громкой рекламы. Кстати, о рекламе. Вы верите, что она может быть полезной в карьере актёра?

– Так говорят.

– Что вы думаете о том, что в кино называют «новой волной»?

– Этот стиль появился не по решению горстки людей. Просто он является отражением, выражением нашего времени. Лично меня не интересует жанр фильма. Если он мне нравится, я восхищаюсь и больше вникаю в детали, особенно присматриваюсь к игре актёров, но,бесспорно, в первый раз фильм должен шокировать. Считаю, что в актёрском ремесле, как и в других областях искусства, самую большую часть надо оставить интуиции. Эмоциональный шок необходим, только потом начинается работа мысли.

И снова он возвращается к фильмам, которые хочет снимать. Он уже видит кадры с их светом и цветом. И жесты, которые он использует для описания всего этого, это жесты художника.

Интервью Клода Оберне

из французской прессы, 1961 год